Группа “Нафтогаз” на предстоящих переговорах по разделению активов ПАО “Укрнафта” с акционерами компании также поднимет вопрос своего участия в работе ПАО “Укртатнафта” (Кременчугский НПЗ, Полтавская обл.), рассказал в эксклюзивном интервью агентству “Интерфакс-Украина” генеральный директор АО “Укртранснафта”, глава нефтяного дивизиона группы “Нафтогаз” Николай Гавриленко.
– Начнем с основной деятельности дивизиона. Какой объем транзита нефти ожидается по итогам 2020 года?
– Будет примерно 13,3 млн. тонн.
– То есть даже больше, чем в 2019 году (13,1 млн. тонн – ИФ). За счет чего?
– Потому что у нас будет свыше 800 тыс. тонн транзита на Беларусь. Если брать в части транзита в Европу, то показатель будет меньше, а если в целом, то благодаря транзиту в Беларусь будет больше. В декабре был еще один танкер для Беларуси, с ним по году будет 880 тыс. тонн.
– Это, включая 80 тыс. т, приобретенных “Укртранснафтой” весной объемов азербайджанской нефти и проданной БНК, или только прямых закупок белорусов у SOCAR?
– Включая эти объемы. Но они в другом режиме шли – по экспорту.
– Транзит в Беларусь осуществляется на основании рамочного контракта, который, насколько я понимаю, может быть продлен в конце декабря?
– Уже продлили.
– И как давно?
– В начале декабря. В рабочем порядке.
– Какие условия? Тариф не поменяли?
– Условия те же. От белорусской стороны была просьба сделать определенный дисконт на тариф, но учитывая наши производственные особенности по прокачке в режиме, который предусмотрен договором, мы им объяснили, что снижение возможно в случае увеличения объемов транспортируемой нефти в их сторону. Дифференциалы у них есть, они четко понимают, какие варианты снижения тарифа возможны. Будут увеличиваться объемы – будет снижаться тариф.
– Есть ли уже от них заявка на первый квартал?
– Заявка делается на месяц в зависимости от номинации танкеров. На первую декаду января номинирован один танкер.
– Я понимаю, что в текущих условиях прогнозировать транзит на следующий год достаточно сложно, но, может, благодаря начинающемуся вакцинированию от COVID-19 стоит ожидать восстановления транзита по году в Европу на уровне 15 млн. тонн?
– Если брать “если”, то снятие карантинных ограничений и рост промышленного производства должны стать причиной увеличения объема потребления нефтепродуктов. Для нас это будет означать восстановление объемов транспортировки нефти.
– Насколько профитной для компании оказалась операция с покупкой двух танкеров азербайджанской нефти на спаде цен весной и ее продажи осенью?
– Мы сделали управленческий анализ эффективности. Заработаем порядка $13 млн., после вычета налогов – немногим больше $10 млн.
– Оплата уже произведена всеми покупателями? БНК, Trafigura, “Укргазвыдобування”?
– Trafigura еще не все оплатила, потому что нефть находится на территории Украины. Они оплатили 70% стоимости, плюс платят сегодня за хранение нефти.
– Кто-то еще заинтересовался услугой хранения после получения в сентябре разрешения на создание таможенного лицензионного склада (ТЛС) на базе части участка Кременчуг-Лисичанск?
– На уровне переговоров общение идет с компаниями SOCAR, Vitol и Trafigura.
– В текущих условиях это вообще еще интересно?
– Если рынок будет в режиме contango, то, наверное, это будет интересно. В целом для нас этот проект имеет стратегическое, долгосрочное значение. Мы предполагаем, что в определенные периоды времени такая потребность возникать будет. Главное, чтобы у нас была возможность оказывать такие услуги.
Более того, если будет реализована программа создания стабилизационного запаса, это даст нам возможность очень оперативно и без серьезных капиталовложений, как минимум на стартовом этапе, быть технически готовыми к участию в этой программе.
– Рассматривает ли компания возможность получения разрешения на хранение свыше имеющихся 400 тыс. тонн на еще каких-то участках?
– Нет. Это единственный неработающий участок, который сегодня технически способен быть загружен нефтью, поскольку он законсервирован. В работающей части нефтепровода мы не сможем организовать хранение, потому что не пройдем необходимые требования по созданию такого склада.
Другой вопрос, что мы в среднесрочной перспективе хотим нарастить резервуарный парк на МНТ “Южный”, чтобы быть более оперативными с точки зрения объемов хранения в рамках ТЛС. Хранение в нефтепроводе все же несколько нестандартно для этого рынка.
– Среднесрочная перспектива по расширению резервуарного парка заявлялась и пять лет назад.
– Мы все эти годы не стояли на месте и провели модернизацию существующего парка. На сегодня при эксплуатации нефтетранспортной системы у нас достаточно комфортное положение дел с резервуарами, мы вполне маневренные в различных режимах. С точки зрения создания дополнительных мощностей по хранению у нас, к сожалению, до весны этого года не было экономических обоснований для расширения парка. Пройдя этот период, мы воочию убедились в том, что его стоит расширить. Даже самостоятельное участие в трейдинге нефти показывает эффективность нашего присутствия на этом рынке, а для этого должны быть возможности хранения.
Помимо этого, как я и говорил, к 2022 году должна быть реализована программа стабилизационного запаса нефти, и правильней ее реализовать посредством расширения резервуарного парка, а не хранения в трубопроводе.
– Насколько компания прогрессирует в скорости принимаемых решений? К примеру, сколько понадобилось времени от идеи и расчетов, чтобы выгодно осуществить операцию по закупке нефти, до ее реализации через цепочку согласований?
– До идеала в части таких трейдинговых решений нам еще далеко, но дорогу осилит идущий, и мы идем по ней. Чтобы быть максимально эффективными в таких операциях, необходимо принять ряд последовательных решений, которые позволят нам приблизиться к существующим стандартам на рынке с точки зрения времени. Если бы не было периода начавшейся трансформации и структурных изменений в группе “Нафтогаз”, то этой операции не было бы вообще. По-хорошему, такие операции должны согласовываться в компании в течение нескольких часов на уровне внутреннего менеджмента, так как это очень динамичный рынок. Внешние факторы согласования таких операций – банки, страховые компании, контрагенты – это уже другая история.
– И все же, какой срок заняли согласования? Неделя, две недели, месяц?
– Это заняло около полутора месяцев.
– И смешно и грустно.
– К сожалению, так и есть, но для столь большой компании как “Нафтогаз” сказать, что мы нарисуем и перейдем на логику быстрого принятия таких решений уже завтра – это очень оптимистично. Есть лимиты ответственности конкретных менеджеров, в частности мои лимиты, есть законодательные требования, которые предполагают необходимые согласования. Если говорить с точки зрения популиста, то в данном случае можно говорить о неэффективности. Если говорить по факту, зная существующую структуру компании и требования к ней со стороны государственных органов, то более объективной оценкой будет: да, можно было принять решение не за пять недель, а за три.
– Раз уж мы затронули тематику внутренних процессов трансформации в “Нафтогазе”. Можно ли сказать, что в части подчинения нефтяному дивизиону дочерних компаний “Укравтогаз”, “Укспецтрансгаз” и управления по переработке “Укргазвыдобування” уже нет каких-то дублирующих раскладов, которые замедляют управленческие процессы?
– Мой комментарий будет немного отличаться от вопроса. Не скажу, что нам далеко до оптимальной структуры управления бизнес-процессами, над этим нужно еще работать. В большей степени это связано с административными вопросами, которые на сегодня в рамках группы унифицируются и объединяются для достижения оптимизации и эффективности. Сопряжение этих административных вопросов с бизнес-функциями и есть та работа, которую мы должны выполнить в ближайшее время для того, чтобы получить максимально эффективную форму управления бизнесом группы “Нафтогаз”, которую мы запланировали в процессе этой трансформации.
С точки зрения управления бизнес-процессами, я могу сказать: да, я ими управляю. С точки зрения сопряжения с административными вопросами – нам еще есть над чем работать.
– Я обратил внимание, что вы, после того как стали еще и главой нефтяного дивизиона “Нафтогаза”, начали высказывать публично точку зрения в целом по рынку нефтепродуктов и, в частности, по акцизу на сжиженный газ. Эта позиция связана с тем, что вы хотите таким образом увеличить загрузку Кременчугского НПЗ, что соответственно увеличит доходы “Укртранснафты” от внутренней прокачки?
– Нет, не только. Это многогранная позиция. Она абсолютно прагматична, хотя монетизация всей этой истории в данной ситуации тоже присутствует. Я четко понимаю, что на сегодня распределение рынка по корзине нефтепродуктов и сжиженного газа с его 33%-ной долей потребления в балансе моторных топлив неестественное. Когда-то принятое решение по существующему уровню акцизов на сжиженный газ и бензины было достаточно волюнтаристическим. Я настаиваю на том, что нефтепродукты и сжиженный газ не являются предметом социального блага, на который надо давать какие-то дисконты. Это высоколиквидные продукты, и во всех странах они являются подакцизным товаром.
Да, есть США, у которых совершенно другая доктрина развития экономики, но у них бюджет в основном наполняется за счет налогов с физических лиц. У нас бюджет наполняется несколько иначе, и выручка бюджета от поступления акцизов довольно существенная. Недополучать акциз с минимум 1,5 млн. тонн бензина, который был вытеснен с рынка в основном импортным LPG, для бюджета неправильно.
Акцизные деньги почти всегда направляются на ремонт и строительство дорог, что в свою очередь приводит к развитию дорожного хозяйства и спроса на нефтепродукты. У нас есть рынок сбыта, который нужно сохранить и развивать. Для этого нужно иметь правильно выстроенную программу хотя бы на ближайшие десять лет. С моей точки зрения, этой программой должно быть развитие внутренней переработки жидких углеводородов.
Да, компании группы “Нафтогаз” заинтересованы в этом развитии как с точки зрения получения дополнительной прибыли от транспортировки нефти, так и с точки зрения увеличения переработки на Шебелинском НПЗ. Это выгодно для экономики компании и для экономики государства.
– Есть ли у “Нафтогаза” хоть какое-то понимание работы “Укртатнафты”, в которой компания имеет 43%. Я понимаю, что благодаря действующему законодательству мажоритарий может, условно говоря, наплевать на миноритария, но есть ли у “Нафтогаза” хоть какое-то видение своего участия в этом активе?
– Как руководитель нефтяного направления в “Нафтогазе” я сейчас не готов комментировать деятельность этого завода с точки зрения отношения группы к этому активу. Могу сказать, что 18 декабря мы должны закрыть первый этап вопроса по “Укрнафте”, а в 2021 г. подойдем к дальнейшему обсуждению судьбы этой компании, и параллельно – к обсуждению судьбы “Укртатнафты”, так как по определенным причинам это связанные вещи.
– Речь идет о возможной продаже или обмене?
– Речь идет о том, что стратегия “Нафтогаза” – это выход на IPO, и в данной ситуации владение 43% “Укртатнафты” для группы также должно быть эффективным. Либо мы должны участвовать и понимать перспективу дивидендной политики по этому активу, либо каким-то образом должны от этого актива избавляться, чтобы “Укртатнафта” для нас не была токсичным активом.
– Я правильно понял, что 18 декабря завершится цепочка действий по взаиморасчетам госбюджета, “Нафтогаза” и “Укрнафты”?
– Да, она должна завершиться, потому что это связано с НДС. Чтобы он попал в декларации, нужно успеть завершить все транзакции.
– Чего ждать дальше? Это вопрос к вам как главе набсовета “Укрнафты”.
– От “Нафтогаза” как акционера общение с другими акционерами “Укрнафты” ведет финансовый директор группы Петрус ван Дрил. В рамках тех поручений, которые мы как наблюдательный совет получим от акционеров, я и буду действовать.
– Кстати, на какой срок заключен контракт с главой “Укрнафты” Олегом Гезом?
– На один год.
– Этим летом возникла проблема с искусственным занижением цены нефти “Укрнафты”.
– Это не совсем так. Вопрос реализации волнует и набсовет, и правление компании. Правление не может эффективно отвечать за реализацию нефти, так как она находится в плоскости действующего закона. То, к чему этот закон приводит, это уже следствие. Учитывая механизм управления менеджментом компании, который назначается набсоветом и может вполне эффективно выполнять контролирующие функции за такими вещами, как цена реализации нефти, причем очень оперативно, нужно отменить закон. У нас ежемесячно проходят заседания комитета по аудиту, который имеет возможность в полном объеме получать информацию о жизнедеятельности компании. В течение месяца также могут проходить и заседания совета, где могут выноситься кадровые решения, если менеджмент не справляется с поставленными задачами.
Я считаю, что в связи с существенным изменением структуры компании нужно кардинально менять законодательство, оставив право продажи нефти за правлением компании, к которому мы и сможем предъявлять требования. Сейчас менеджмент компании говорит: “Есть закон, мониторинг цен по нему осуществляется таким-то органом, справка выпускается таким-то органом, нефть продается на такой-то площадке, соответственно, что я могу сделать? Я могу не подписать договор на продажу, но где я завтра возьму деньги, куда я дену эту нефть?”
– Но был же в августе момент разрешения вопроса заниженной цены, когда “Укртранснафта” сказала, что выкупит нефть.
– Я не сказал бы, что мы разрешили этот вопрос. Мы со стороны “Нафтогаза” посмотрели, что если нефть уходит по такой низкой цене, то на этом можно заработать, и сказали, что придем и купим, если выходит такая цена, когда даже рынок day-to-day выше на 70%. Но так как появились желающие купить дороже, то “Нафтогаз” принял решение по такой более высокой цене не покупать.
– Вернемся к “Укртранснафте”. Будет ли 2020 год для компании прибыльным или убыточным?
– Я не вижу причин, по которым он будет убыточным. Даже в более долгосрочной перспективе.
– Показатель чистой прибыли по 2020-му будет лучше, чем по 2019 году?
– Да.
– За счет курсовых разниц?
– Да. Порядка 0,5 млрд. грн. мы получим за счет курсовых разниц. Плюс увеличен объем транспортировки – как внутренней, так и транзитной, и незначительно, но сократились наши операционные расходы.
– За счет чего?
– Где-то за счет того, что мы немного дешевле стали покупать электроэнергию и меньше ее расходовать. Плюс определенное, также незначительное, сокращение численности персонала. Кроме того, определенную сумму операционных затрат мы не понесли в связи с карантином: уменьшилось количество командировок и работы во внеурочное время.
– А если говорить о финпоказателях других компаний, которые входят в дивизион. Я так понимаю, “Укравтогаз” продолжит оставаться убыточным?
– “Укравтогаз” убыточен, и объективно здесь пока ничего не поделаешь. К сожалению, пока объемы продажи CNG в Украине снижаются, загрузка станций от номинальной мощности находится на уровне 6-7%, а операционная модель компании, на мой взгляд, не оптимальна. Устаревшее оборудование не дает нам возможности оптимизировать производственные затраты. Все это сказывается на финансовом результате компании. Если взять анализ 81 станции, то 35% из них убыточны даже без учета административных расходов.
Решение – это закрыть убыточные станции, которые нет смысла развивать. В то же время мы станции закрыть не можем, так как для уменьшения убытков их нужно вернуть собственнику, и уже он должен с ними что-то делать. Для нас как для группы передача проблемного актива государству не совсем правильное решение. Конечно, можно было бы начать процесс их возврата собственнику, которым по реестру является Министерство энергетики, но мы понимаем, что и они с ними ничего не сделают. Это будет бесперспективная игра в перебрасывание документов друг другу, а станции продолжат генерировать достаточно серьезные затраты.
Учитывая бесперспективность некоторых из них, единственным решением является их полное закрытие и демонтаж. Для этого нужно получить какой-то механизм. С нашей точки зрения должна быть проведена приватизация всех станций. Я не верю, что к ним кто-то проявит интерес, так что мы сможем их выкупить у государства, провести работы по демонтажу, и в средне- и долгосрочной перспективе сеть АГНКС не будет иметь убытков. (Reform.energy/Энергетика Украины и мира)
