“Нафтогаз” планирует сфокусировать усилия на приросте новых ресурсов углеводородов и с этой целью увеличивает роль геологического направления. Об этом рассказал директор дивизиона “Разведка и Добыча” группы Александр Романюк в интервью агентству “Интерфакс-Украина”.
– Добыча. Сколько будет за год по планам?
– По сравнению с первым полугодием 2019 г. у нас разница по добыче товарного газа (без учета технологических потерь – ИФ) – десятки миллионов кубометров, или меньше на 0,8%. Если смотреть по семи месяцам, то это “минус” 0,6%. При этом сейчас, в большинстве дней третьего квартала, суточная добыча у нас больше, чем в прошлом году.
Но четвертый квартал, как мы и ожидали, будет более сложным. Мы уже анонсировали, что в этом году добыть столько газа, сколько в прошлом, мы не сможем по ряду причин. Например, коронавирус, который напрямую влияет на нашу производственную деятельность. К счастью, не потому, что люди заболевают, хотя такое у нас тоже случается, а потому, что система работает очень медленно, особенно в новых регуляторных рамках. Мы не смогли начать вовремя большинство операций, потому что для этого нужно провести оценку влияния на окружающую среду (ОВОС). Это общественные слушания, а во время карантина запрещено собираться. Закон уже поменяли по инициативе предприятий из разных отраслей, но более трех месяцев потеряли. Это общая проблема, не только газодобывающей отрасли.
Точное количество кубов спрогнозировать сейчас сложно, но мы стараемся минимизировать отставание.
– О какой динамике идет речь? Это будет “минус” 3-5%?
– Нет, это будет меньше. В этом году мы добычу практически удерживаем. Если бы мы могли вовремя забуривать те объекты, которые не забурили из-за пандемии, возможно, не было бы и снижения вообще. Подчеркну, это не проблемы с бурением, это проблемы с началом бурения, связанные с разрешительной документацией.
Предвижу ваш вопрос, который также является и моим главным вопросом, над которым мы работаем с того момента, когда я возглавил направление. Что нас ждет в перспективе следующих трех-пяти лет? Какая цель должна быть поставлена? Десять лет – слишком долго, слишком непредсказуемо, а один год – слишком мало. Нужно ориентировать систему на правильно поставленную цель на следующие пять лет с мобилизацией не только финансовых, но и человеческих, и технических ресурсов.
– Кто этим занимается в группе “Нафтогаз”?
– Дивизион “Разведка и Добыча”. “Укргазвыдобування” (УГВ) – его часть, наибольшая часть. Это ресурсы, это все месторождения, это газопромысловые управления, а также наш геологический мозг – наши институты.
Дополнительно мы привлекаем внешнюю экспертизу, которая поможет структурировать и более правильно определить цели. Мы создали на базе дивизиона Экспертный совет, в который привлекли аксакалов, людей, которые строили отрасль и обладают уникальными знаниями об украинских недрах. Это, например, Илья Иосифович Рыбчич, Александр Ефимович Лукин, Виталий Григорович Витрык, Юрий Зиновьевич Крупский и другие опытные эксперты. С их помощью мы хотим верифицировать наши цели, подключить их опыт, чтобы избежать ошибок.
После того, как мы доведем наши идеи до финальной стадии, я хотел бы сделать что-то наподобие публичных слушаний. Хоть мы и привлекаем, с нашей точки зрения, лучшую доступную на сегодня отечественную экспертизу, но всегда можно что-то пропустить и всегда полезно услышать разные мнения или рекомендации от людей, обладающих релевантным опытом, даже если мы потом ими и не воспользуемся.
– Можно немного детальнее о целях?
– Самый главный вопрос – правильный выбор приоритетов. Месторождения, которые есть у нас в портфеле – это всем известная история падения добычи, поскольку они достаточно серьезно истощены. Доступной нам ресурсной базы сейчас недостаточно даже для того, чтобы компенсировать природное падение.
Наша задача – минимизировать падение на существующих месторождениях. Разумно, не любой ценой. Не стоит инвестировать деньги ради каких-то несколько единиц или процента роста, если они могут принести гораздо больший эффект в другом месте.
Я хочу, чтобы мы сфокусировали усилия на приросте новых ресурсов. В том числе и потому, что у нас стоит задача увеличения стоимости компании, и конкретно отдельная задача – увеличение ресурсной базы, которую поставил президент страны руководству группы “Нафтогаз”.
Мы точно не хотим брать или заниматься лицензиями, запасы которых составляют менее 1 млрд. куб. м. В первую очередь, интересны те участки, на которых можно прирастить от 50 млрд. куб. м подтвержденных запасов. У нас сейчас экономически целесообразных к извлечению запасов около 250 млрд. куб. м. по западной классификации – это 2P (proven&probable, доказанные и вероятные – ИФ). Экономически целесообразные к извлечению означает, что как только меняется цена – меняются запасы, и мы каждый год делаем переоценку по международным стандартам.
Условно говоря, если мы найдем пять площадей, которые нам дадут по 50-100 млрд. куб. м, то это означает, что потенциально, через пять-семь лет, мы можем вдвое увеличить свою ресурсную базу. Прирастив подтвержденные запасы, мы как компания увеличиваем свою стоимость для акционера.
– Сколько по вашим данным таких интересных участков в Украине, есть ли они, готовы ли выставляться в ближайшие несколько лет? Желать и хотеть, конечно, неплохо, но…
– Не секрет, что мы хотели и раньше, на это направлена наша работа. Мы это понимали и пять лет назад. Тогда мы предполагали, что будем получать для разведки определенное количество площадей, которые будем конвертировать в какое-то количество открытых месторождений и подтвержденных запасов.
У нас в портфеле есть площади с потенциальными ресурсами, на которых запасы еще не подтверждены и не поставлены на баланс, на которых мы будем фокусировать усилия. Но для наших целей этого точно недостаточно. Из того, что у нас есть – это более глубокие запасы, которые мы собираемся изучить, и надеемся подтвердить их на нашем флагманском Шебелинском месторождении. Все знают историю, сколько дала Шебелинка. Эти объемы не помещаются в те географические координаты и ту мощность пластов, которые там есть. Существует старая научная гипотеза, что это связано как раз с тем, что значительные запасы газа сосредоточены ниже. В советские времена туда доходили, но не могли справиться с аномально высокими давлениями и более сложными геологическими условиями. Мы, обладая новыми техническими возможностями, делаем новую попытку.
– И как текущие успехи по бурению сверхглубоких скважин?
– У нас таких скважин немного, потому что они очень дорогие. Успехи бурения и успехи геологии – два разных успеха. Можно сделать все правильно и пробурить качественную скважину, но не найти там газ. Сейчас наши буровые подразделения находятся на совершенно другом уровне оснащения, развития и квалификации по сравнению с тем, что было даже пять лет назад, когда мы работали на станках со средним возрастом от 20 до 25 лет. Сейчас наши ребята работают на станках, которые лучшие в своем классе: тяжелые, с верхним приводом, скорость бурения абсолютно не отличается или даже лучше, чем у внешних подрядчиков.
Пока у нас не было своих, мы нанимали аутсорсинг. А сейчас у нас своих буровых мощностей хватает, чтобы самостоятельно работать. И это наше конкурентное преимущество, потому что с точки зрения разведки, если у тебя есть станок и квалифицированная бригада, то дальше инкрементальные затраты на разведку – это, грубо, материалы, необходимые для строительства скважин.
Также следует отметить, что бурение на глубину до 6 км привычная для нас практика.
– Вернемся к теме ресурсов. Недавно компания подписала меморандум о сотрудничестве с НАК “Надра Украина”. Это в рамках поиска запасов?
– Да, в рамках выстраивания приоритетов мы заключаем договоры с НАК “Надра Украины”, с Украинским государственным геологоразведочным институтом, с Институтом геологических наук НАН Украины. Мы хотим получить доступ ко всей доступной геологической информации, к лучшим и вообще любым наработкам наших ученых. Когда я говорил об экспертах, имел в виду тех людей, которые вели эти исследования, создавали свои геологические школы или имеют большой опыт управления подобными процессами и проектами. Проверка гипотез – это часть движения по этому пути, они нужны, чтобы понимать куда идти.
– Что с газом из плотных коллекторов (tight gas)? Вы уже забурились на Святогорском месторождении?
– Да, на Святогорке сейчас идет бурение новой скважины, она забурена по результатам новой широкоазимутальной 3D сейсмики. Это одна из первых широкоазимутальных сейсмик в нашем портфеле. Святогорка еще не подключена – это новое месторождение, к которому мы сейчас ведем газопровод. Запустить его в эксплуатацию планируем в начале следующего года.
На Святогорке до этого уже были пробурены скважины, там были газопроявления, но промышленного притока не было. Потому что их бурили на основании 2D и неширокоазимутальной сейсмики, и не попали в sweet spots (“привлекательные точки”, наиболее перспективные места для бурения – ИФ). Так что новая скважина бурится именно в sweet spot, где максимальная концентрация газа по интерпретации сейсмики. Это будет первое 100%-ное месторождение tight gas.
Кстати, tight gas мы сейчас добываем и на других месторождениях. Ниже традиционных пластов залегают более плотные пласты, мы их вскрываем, делаем на них гидроразрыв (ГРП). УГВ уже объявляло, что на ряде месторождений в Полтавском регионе суточная добыча увеличена в разы. Это, в том числе, за счет tight gas. Мы понимаем этот потенциал, видим, что у нас на балансе этого tight gas стоит очень мало. Глубоко рвать плотные пласты мало кто в мире умеет, но он может залегать и неглубоко.
Ученые говорят, что запасов нетрадиционного газа у нас чуть ли не столько же, сколько и традиционного, а это триллионы кубометров.
Мы как государственная компания готовы брать на себя роль первопроходцев вместе с “пионерами” из частного сектора, даже в текущей ситуации. И мы общаемся по этим проектам с потенциальными зарубежными партнерами, инвесторами. Мы слышим: “Нас интересует традиционный газ, неглубоко залегающий, скажем от 100 млрд. куб. м подтвержденных запасов. Если у вас глубоко, нетрадиционный и там 20-30 млрд. куб. м, то мы даже смотреть не будем”. И это не только суперогромные монстры, это и компании поменьше. Они работают там, где будет максимальный возврат на вложенный капитал и минимальный риск.
Поэтому для того, чтобы не только государственные, но и частные компании задумались о добыче нетрадиционного газа, чтобы добывали его не в убыток себе, нужны серьезные стимулы, и ключевое – это нулевая рента.
– Теперь поговорим о шельфе, интерес к которому компания также озвучивала.
– Нужно быть или очень богатым, или очень глупым, чтобы иметь такие запасы на шельфе и даже не подходить к ним. Потому что там точно есть газ. И не только на больших глубинах. Для того, чтобы точнее понять, сколько и где, нужно сделать сейсмику. А для того, чтобы сделать сейсмику, нужно вложить до $100 млн.
– Насколько сейчас при текущих ценах на газ целесообразно вкладываться в тот же “Дельфин” или другие участки?
– В средне- и долгосрочной перспективе цены вырастут. Да, вопросы экологии и климата будут играть все большую роль, но газ все равно будет нужен. Поэтому, мы считаем, что однозначно нужно идти на шельф, а для этого государство должно провести дерискинг шельфа. На наш взгляд, самый логичный и правильный способ это сделать – поручить госкомпании вложить деньги и провести сейсмику. Когда ты сделал сейсмику, обработал и интерпретировал полученные данные, то даже до первых разведочных скважин ты уже понимаешь sweet spots. Понимаешь, где и в каких блоках газ есть, а в каких нет. И тогда гораздо легче привлечь иностранные инвестиции и партнеров.
– А как насчет ExxonMobil, которая ищет покупателей своей доли в проекте на шельфе Черного моря в Румынии?
– Пример ExxonMobil в Румынии очень показателен. По срокам, а это восемь лет до подтверждения запасов. По взаимодействию с государством, которое зачастую не выполняет своих обещаний. Им существенно повышали ренту по сравнению с обещанной. Такие бюрократические “бодания” заставляют даже нефтегазовых монстров, открыв и поставив на баланс 100 млрд. куб. м газа, продать проект и уйти. Хотя, если бы там был триллион, наверное, не ушли бы.
– Уточню для понимания. Когда вы говорите о поручении правительства инвестировать, речь идет о приобретении компанией спецразрешения и дальнейшей работы на нем? Или возможен механизм, что госкомпания сделает сейсмику, но лицензия потом может быть продана?
– Без спецразрешения работать невозможно. Или надо менять закон и сделать какое-то исключение. Мы считаем, что шельфом надо уже сейчас начать заниматься, и самый правильный способ – обязать “Нафтогаз” или УГВ сделать дерискинг. Можно решением Кабинета министров выдать лицензию только для разведки на пять-десять лет. Она и дешевле будет стоить. Необязательно должна быть сквозная лицензия с разведкой и добычей на 30 лет. Ведь у “Нафтогаза” ресурсов не хватит, чтобы самостоятельно развивать всю площадь.
Мои коллеги уже озвучивали, что для того чтобы серьезно изменить ресурсную базу и траекторию добычи, нужно инвестировать $20-30 млрд. в последующие 10 лет (https://interfax.com.ua/news/blog/675271.html). Это шельф, это глубокие залежи, это нетрадиционные залежи, то есть от $2 млрд. каждый год. Такого ресурса ни у компании, ни у страны нет. Поэтому однозначно нам нужны партнеры, у которых есть деньги. Даже если у них нет нефтегазового опыта – у нас есть. Мы в страну привели лучшие международные нефтесервисные компании, сами тоже много чего умеем.
Кто сумеет привлечь инвестиции в страну, в конкретный сектор, тот и сделает страну сильнее и выиграет по сравнению с другими странами. Но решения должны приниматься быстро, а условия – быть понятными.
– Госгеонедр говорит, что выставляет на аукционы участки, которые номинированы компаниями. “Нафтогаз” видит имеющиеся участки с запасами, которые ему интересны и за которые он готов идти на торги?
– То, что было самое интересное, уже давно имеет своих собственников. То, что осталось, что выставляется – как правило, оно нам не интересно. Мы сейчас не участвуем в аукционах, потому что есть текущая экономика и размер участков. Если это мизерное месторождение с высокой степенью риска неподтверждения запасов – мы не хотим на это тратить усилия.
– А как насчет Будыщанско-Чутивской площади, ранее принадлежавшей “Нафтогазу”, которую Госгеонедр продала на торгах 31 августа?
– “Нафтогаз” был его собственником, спецразрешение на него было аннулировано. Вопрос по нему сейчас находится в судах, на разных уровнях, и мы ждем их окончания. Если бы этот участок был неинтересен, то “Нафтогаз” не пытался бы оспорить в суде решение об аннулировании спецразрешения.
– Тогда продолжим тему взаимоотношений государственной компании с государственными органами власти. По каким параметрам не удается договориться по СРП: отдельно по вашему и с канадской Vermilion?
– СРП для нас точно приоритет. Тем более что один из СРП – Балаклейская площадь – это, по сути, территория вокруг Шебелинского месторождения.
Несмотря на смену правительства, СРП уже можно было успеть подписать. Для нас это очень важно, даже после снижения цен. В отличие от частных компаний. На их месте, может, и я бы не торопился, потому что как только ты подписываешь – включаются обязательства. Но у нас другая логика.
Там осталось не так много спорных моментов. Было огромное количество совещаний, обсуждений и споров, но есть несколько министерств, которые тормозят процесс.
– О каких министерствах идет речь?
– Минфин, Минюст. Я не говорю, что они все тормозят. Межведомственная группа – это большое количество людей, и мы считаем, что надо назначить уполномоченного от КМУ, задачей которого будет подписание этих СРП. Тем более что конкурс был проведен открыто, не коррупционно, честно выбраны победители. Такое затягивание процесса вредит стране.
– Так в чем нет консенсуса? По каким-то процентам или долям?
– Нет. Есть вопрос, например, иммунитета государства. То есть наши партнеры, и мы тоже, можем вложить много денег, открыть месторождения и поставить на баланс эти запасы. А потом по какой-то причине государство в одностороннем порядке может этот договор аннулировать, посчитав, что так выгоднее.
Государство должно бояться, что не привлечет инвестиции. А для того, чтобы привлечь инвестиции, их нужно защитить. Частные или государственные инвесторы должны иметь право на компенсацию в таких случаях.
На самом деле пунктов разногласия было до 100. Работа проделана колоссальная, но нужно “дожать” и начинать работать. Подписание должно состояться до конца этого года. У государства и у нашей компании есть шанс сделать то, чего не делали многие годы. И это не только эти СРП. Есть еще и другие СРП, которые можно назвать фантомными (по Юзовской и Олесской площадям – ИФ). Под ними по 10 тыс. кв. км, как говорят аграрии, “под паром” стоит. Никто ничего не делает, потому что там некому делать: нет ни опыта, ни денег, ни желания.
И есть шельф. По нему тоже не надо долго думать. Если кто-то и решится на него пойти при текущих условиях, то его надо брать под опеку всеми “инвестнянями”, чтобы вкладывал и развивал.
– Вы обмолвились о другой логике, отличной от частных компаний. И чем она отличается?
– В прошлом году вы слышали от нас, что наша главная задача – максимизировать прибыль на вложенные инвестиции. Этот подход “железобетонный” для частных компаний. Но мы все-таки являемся государственной компанией и руководствуемся также интересами государства. А Украина пока зависима от внешних поставок газа.
Мы еще раз детально обсудили это внутри Группы и откорректировали подход. Сейчас мы говорим: если инвестиция или операция позволит нам из этого резервуара добывать газ по себестоимости, которая не превышает стоимость закупки газа на импорте, то мы должны это делать. По этой логике будет приниматься каждое инвестрешение по геолого-техническим мероприятиям: ГРП, колтюбинг, бурение и т. д.
Это означает увеличение украинского ВВП, инвестиции в свою экономику, создание сервисного рынка, рабочих мест, налогов и всего остального, невымывание денег из своей страны в виде валюты. По большому счету, чей газ ты покупаешь – в ту страну ты инвестируешь, и ты платишь там зарплаты и налоги.
– Эта логика уже утверждена с набсоветом? И можно ли сказать, что компания переориентировалась?
– Да. Недоинвестировать в свою страну и свою добычу – это неправильно. Особенно когда мы рассказываем, что у нас большой потенциал, мы в Европе одни из первых по запасам, но не лучшие по добыче. Хочется, чтобы наша отрасль не осталась с вечным большим потенциалом. Надо этот потенциал реализовать.
У нас есть четкие и жесткие критерии расчетов, у нас есть требования от акционера на возврат на вложенный капитал. Все что проходит эту планку по расчетам, с учетом низкой цены, – все это мы делаем.
Все начинается с геологии. Мы хотим создать лучшую в регионе геологическую экспертизу, считаем, что сможем это сделать. У нас сильная геологическая школа, которую начали подкреплять легионерами. В том числе и нашими ребятами, которые работали в западных компаниях. У нас сейчас новый руководитель геологического направления, который вырос в зарубежных нефтегазовых компаниях. Но нам не нужна экспертиза ради экспертизы. Мы хотим кардинально поменять ситуацию с ресурсной базой, поэтому меняем структуру. Ряд людей уходят, в том числе и вынужденно, но многие приходят.
– То есть компания хочет в какой-то мере взять на себя функции очень плохо себя чувствующей НАК “Надра Украины” по геологии и разведке?
– У них несколько другие задачи: они занимаются разведкой любых минеральных ресурсов. У нас же более прикладная, более сфокусированная, но реальная задача – поиск углеводородов.
– По сути, в вашей новой стратегии развития направления остались те же, что и в программе “Тризуб”.
– Тризуб – это символ, который всем нам очень нравится. Но это пока не программа, это видение. Ведь программа должна иметь цели, сроки, бюджеты, количественные показатели. Новую программу мы сейчас разрабатываем. Мы хотим ничего не забыть, ничего не упустить, ничего не потерять. Глобальные цели “Нафтогазу” уже озвучены, они облегчают нашу задачу в этом плане. Мы должны правильно сформировать приоритеты, которые потом, конечно, будем подтверждать на набсовете, на Кабмине.
– Теперь пройдемся по менее глобальным раскладам, по тому же бурению. У компании, я так понимаю, на сегодня какая-то часть бурового парка простаивает?
– Да.
– В чем причина?
– Приведу пример. Для того чтобы забурить новую скважину, сначала нужно сделать дорогу, и туда станок завезти. Чтобы сделать дорогу, нужно получить разрешение на землю, а до этого провести ОВОС. Вся страна не могла провести ОВОС. У нас сейчас есть десять скважин, которые на следующий год планируются, забурку которых хотим сдвинуть на этот год. Но мы не можем начать бурение, не нарушая текущее законодательство. У меня сейчас пять станков стоят в простое больше двух месяцев. К сожалению, COVID-19 внес изменения в планы.
Мы считаем, что есть большой потенциал работы на внешний рынок. Технический дивизион “Нафтогаза” это отрабатывает. Смотрит на партнерство и с международными буровыми компаниями. Станки у нас классные, команды натренированные. Помимо новых станков у нас есть еще и модернизированные старые, которые до определенной глубины бурят с такой же скоростью, с такой же эффективностью. Поэтому, я уверен, у наших буровиков большое будущее.
– Поясните целесообразность кредита ЕБРР на закупку станков для капитального ремонта скважин (КРС)? В общем представлении многим может быть непонятно, зачем компания покупает дополнительные станки, когда часть оборудования простаивает.
– У нас сейчас 38 станков для КРС. Наш фонд – это 3,5 тыс. скважин, из которых идеально построенных скважин немного. Это наследие: есть плохое цементирование, не всегда правильные дизайны и т. д. Я не критикую, я говорю то, что у нас есть. На том оборудовании, на котором работали наши коллеги, хорошо, что и так сделали. Наши коллеги из западных компаний говорят, что мы должны людям, которые работали на таком оборудовании, дать медали, премии и поклониться.
Из этих 38 станков новых только пять. С частного рынка мы аутсорсим еще 23 КРС-станка. Необходимо заменить старое оборудование, потому что нельзя рисковать безопасностью людей. Фонд скважин у нас очень большой, и количество кандидатов на ремонты и разные виды работ, на которые требуются станок КРС, множество. Мы не успеваем все делать даже с привлечением внешних подрядчиков.
– В текущих ценовых условиях компания работает в прибыль или убыток?
– Мы работаем в прибыль. Когда цена газа уменьшилась вдвое, мы отменили операции, по которым экономика не работала. Второе – наш финансовый ресурс и CapEx (капитальные затраты – ИФ) уменьшился соответственно. Понятно, что это повлияет на будущее. В следующем году, отталкиваясь от геологии, ресурсной базы и текущей цены, не будет увеличения добычи. Тут вопрос рационального использования тех денег, которые будут доступны. Поэтому ситуация жесткая. Мы много чего сократили и отменили, но операции, которые дают максимальное количество газа и проходят экономику, оставили.
– Какая сейчас ситуация на рынке? Может, есть какие-то плохо чувствующие себя в текущих условиях компании, активы, которых вы хотите купить?
– Мы делаем шкалу приоритетов, которой мы будем руководствоваться при подходе к выбору любых проектов, в том числе к M&A. В ней, по сути дела, будет три оси. Первая – это размер. Очень маленькое, как я уже сказал, не интересно. Второе – не по любой цене. Третье – скорость. Не нужно через 10 лет, нужно через 2-3 года.
– Скорость, цена, размер – это наши приоритеты. Маленькое, дорогое и через 10 лет нам точно не интересно. (Reform.energy/Энергетика Украины и мира)
